О некоторых аспектах популярности «Гарри Поттера» - взгляд американского читателя второго рода.

Ю. Мачкасов

Поттеромания одолела страну, захватила ее давно и отпускать не собирается. Никакого сомнения в этом теперь быть не может. Статистика в данном случае не имеет с наглой ложью ничего общего – первые четыре тома саги проданы в таком количестве, что на каждых четверых англоговорящих американцев, независимо от возраста, приходится по книге.

Однако ответ на вопрос «почему», как мне кажется, ускользает от аналитиков, как злобно-въедливых, так и благодушно-доброжелательных. Особенности слога и стиля, раскрутка, психотехника, ведьмовство – все это неполно, неубедительно или маловероятно, хотя и находит свою аудиторию желающих упростить, объяснить и поверить.

Я попробую разобрать всего один, очень ограниченный аспект этой эпидемии. Если подходить к книге как к продукту, то важно только одно – чего ожидает от нее читатель, и насколько эти ожидания оправдываются. Здесь необходимо разделить две принципиально различные категории потребителей, а именно, детей и взрослых.

 

Итак, главным достижением Роулинг, которого у нее отнимать не решается никто, объявлена способность оторвать носы детей от экранов телевизоров, а руки – от пультов электронных игр. Изображению самозабвенно читающих «Поттера» детей посвящена та половина многочисленных cartoons, семейных карикатурных сериалов из воскресных газет (а все они этим летом прошлись по Хогвартской тематике), которая не изображает Гарри со шрамом на лбу в виде знака доллара. Попробуем понять, чего именно так не хватало поколению от пяти до пятнадцати. Но прежде полезно будет отметить, чего им хватало.

 

Рассмотрим следующую интересную цитату.

«Дети, которые в жизни не прочли не то чтобы книги, но даже и надгробной надписи неграмотного пирата, принялись переворачивать страницы разве что не языком, требуя еще и еще.

Библиотекари с ужасом для себя открыли, что фантастику не только выписывают тысячами и десятками тысяч, но и зачитывают, не возвращают обратно!

- Куда мы смотрели? – спросили тогда пробужденные поцелуем прекрасного принца учителя у библиотекарей, и наоборот. – Что же такое содержится в этих книгах, что делает их неотразимыми, как мороженое?» (перевод с английского мой – Ю.М.)

При замене слова «фантастика» на «Гарри Поттер» совпадение становится полным.

Рэй Брэдбери сказал это в 1980 году. В эссе под названием «Возрождение воображения» он, исследуя вопрос о роли и судьбе фантастической литературы в этой стране, пришел к выводу, что примерно 20-30 годами ранее в обучении детей произошла небольшая революция. Ее катализатором, двигателем были сами дети, изголодавшиеся на диете научных фактов, а результатом – привнесение сказочных и волшебных книг, часто через сопротивление бюрократов в отделах народного образования на всех уровнях, в библиотеки и школьные программы. Для Брэдбери не было никакого сомнения в том, что на момент написания им этих слов литературная политика не впала в период реакции – более того, скорее всего, такие изменения необратимы. И в самом деле. Простой поиск в каталоге окружной библиотечной системы выдал мне 239 книг, музыкальных кассет и видеопрограмм, названия которых были построено по принципу «Кто-то и волшебное что-то» - начиная от «Thomas and the magic railroad» (мультфильм, главный герой которого – Томас – является американской вариацией на тему Паровозика из Ромашкова) и до «Ben Franklin and the Magic Squares» (поскольку Франклин - лицо историческое, не берусь даже предположить, о чем говорится в этой книге).

Таким образом, понятно, что апеллировать к волшебству, насколько бы коряво это ни было сделано, уже некоторое время считается рецептом правильного подхода к рынку детской литературы – а значит, сам факт подобной апелляции никак не может служить ответом на наш вопрос. Маятник давно и прочно качнулся от энциклопедий и зубрежки «от сих до сих» к гипертрофированному недокучанию моралью строгой.

У американских детей нет недостатка не только в псевдомагической макулатуре, но и в серьезно, добротно написанных книгах и даже циклах книг. Более того, за какую деталь Поттеровской эпопеи ни взяться (в любой из ее частей – речь даже не о сюжете, так как все они следуют, в той или иной степени, одной формуле, «Гарри в опасности, взрослые ничего ему не говорят, квиддич, Гарри сердится и сует нос туда, куда ему велели его не совать, Гарри спасает мир») – для всего можно найти предшественника (напомню, что мы по-прежнему имеем дело с «Поттером» как с детской книгой). «Школьные годы Тома Брауна», с бесконечным регби на холоде и в грязи и пирушками после выигранных матчей, звучит местами просто как перевод Роулинг на английский столетней выдержки. Матильда (обладательница говорящей фамилии, Wormwood – как, впрочем, и ее учительница, Miss Honey, и мучительница, Miss Trunchbull) значительно раньше Гарри терпела чудовищно, неправдоподобно, карикатурно бессердечных взрослых, с которыми ей приходилось жить. Живые шахматы пришли из Кэрролла (а вместе с ними и родовое имя Почти Безголового Ника: Мюмзи – мюмзик – mimsy взято из стихотворения, которое объясняет Алисе Шалтай-Болтай). Яйцо феникса в камине любимой детской писательницы самой Роулинг Эдит Несбит («Феникс и ковёр») расщепилось на вылупляющегося дракона и золотую загадку, поющую под водой. А при упоминании имени Дианы Уинн Джонс ее поклонники и поклонницы неизменно принимаются громко причитать, напоминая, что идея совместить школьный формат и магию в одном флаконе, получив магическую школу, пришла этой писательнице ещё в 1988, в четырех книгах о Крестоманси.

 

Разумеется, все это – всего лишь примеры, и любой внимательный взрослый читатель, обремененный хотя бы беглым знакомством с достижениями мировой литературы, найдет их еще сорок сороков. Для целей нашей дискуссии можно даже принять, что весь Гарри Поттер, в том или ином виде, давно доступен и известен. И вот тут как раз находится то самое место этой статьи, где, подобно Данте, нырнувшему в последнем круге ада в дыру у центра земли, мы и перевернемся головой вверх, от детской сказочки к взрослому увлечению, не заметив этого. На роль Вергилия я приглашу Германа Гессе.

 

У него, помимо известных величественных трудов, есть ещё маленькое – буквально на пару страниц – и не очень заметное (я не видел нигде больше у него развития этой идеи) эссе, которое называется “О читателях книг”. Существуют, согласно изложенному в нём методу, всего три категории таковых. Одна в процессе чтения просто (хотя, быть может, и внимательно) следит за развитием сюжета и сопутствующих персонажей; другая, напротив, за этим развитием пытается разглядеть очертания самого писателя (в отличие от маски “лирического героя”) и его соответственный характер в контексте воздействия этого характера на содержание книги, с улыбкой любуется умело запрятанными и не менее умело вскрытыми приемами, заставляющими нас сопереживать вымыслу; третья же рассматривает читаемый текст как всего лишь отправную точку в плетении своего личного ассоциативного ряда. Естественно, ни один человек не остаётся, как правило, в пределах одного типа, даже в процессе чтения одной и той же книги. Такая вот лесенка мета-уровней, “периодическая таблица читателей”, остроумная и на первый взгляд исчерпывающая. Вполне естественно, что, порадовавшись удачному построению, умственный старикан немедленно делает ехидный вывод, что хотя читатель третьего рода и кажется нам наиболее продвинутым, на самом деле читать-то ему вовсе и неинтересно, потому что любая бумажка с буквами - в любом порядке, хоть и в алфавитном - для его целей годится одинаково.

 

Дети – читатели стихийные. Они наиболее из всех нас подвержены чтению первого рода. Единственное (и определяющее) отличие Саги о Поттере, в том виде, как она написана, от ее многочисленных предшественников и еще более многочисленных подражателей, состоит на мой взгляд именно в глубине культурного слоя, на котором она построена – и в доступности этого слоя. Роулинг – кукловод, играющий без ширмы, с удовольствием демонстрирующий всевозможные ниточки, идущие от ее пальцев к героям, сюжетам и обстоятельствам. Если, например, колдовские шахматы недостаточно возбуждают воображение, выталкивая читателя на азимут «Алисы» - что ж, у нас есть в запасе еще и невинный адрес на конверте зелеными чернилами, «Гарри Поттеру, Лачуга на Скале, Океан», то есть – «Леди Алисиной Правой Ноге, Коврик у Камина». Ребенок, ожидая получить очередную поделку, над которой хорошенько порастрясли мешочек со словами «волшебный» и «таинственный» – просто потому, что это модно - получает, по большей части об этом вовсе не подозревая, своего рода сад расходящихся отсылок.

 

Бывший ребенок, который, скажем, вместе с Гарри пережил врезающиеся в окровавленную кисть слова наказания, вздрогнет от жуткого узнавания, наткнувшись позже на тошнотворно техническое описание «бороны» из «Поселения осужденных».

 

(мы перевернулись и вылезаем с другой стороны)

 

Для взрослого же, по причине уже установленного существования Кафки, незнакомым ребенку страхом будут наполнены как раз соответствующие страницы «Ордена Феникса».

 

Мы – взрослые люди. Айсберг культуры, на котором Роулинг отстроила башни Хогвартса, под нами. Какой же нам-то смысл читать пусть грамотно составленную, но все же - компиляцию?

 

Редкий студент, изучая квантовую механику, дойдет до того раздела библиотеки, где хранятся подшивки “Physical Review” за десятые годы прошлого века со статьями Эйнштейна. Не то, что это было бы ему не полезно, напротив.  Однако в его распоряжении имеются современные учебники, которые умело переставляют, сортируют, выстраивают и вообще делают более доступными – собственно, всё те же самые рассуждения и уравнения. Если мы беремся изучать феномен массового успеха, то надо отметить, что для простого, как дубль, американца Роулинг – это наше всё: Том Хьюз, К. С. Льюис, Толкиен и Кафка в переложении для нового времени, эпохи уже даже не фельетона, а дайджеста, пятисекундного обрывка в вечерних новостях.

 

Но смысла все же не было бы, если бы не глубина того слоя, в который можно врезаться, если бы все детективные находки были разбросаны лишь на поверхности – ограничившись, например, остроумными именами и парой очевидных цитат из классики. Книги Роулинг – неисчерпаемый источник удовольствия для желающих ненадолго записаться в читатели второго рода. Вернее даже так – приятно поймать себя на знающей ухмылке, встретив на первых же страницах образцового МакГаффина (такого, который, по рецепту Хичкока, добавляет в сюжет интересную деталь, чтобы немедленно и навсегда исчезнуть из повествования) или, совместив наконец в уме пароли в общую комнату Грифиндорцев, хлопнуть себя по лбу, читая где-нибудь о фигурах геомантии. Для каждого человека, каждого читателя вход за занавеску найдется в своем, особом месте, но он чаще найдется, чем нет. В крайнем случае, товарищи подскажут.

 

Более того, нам, закоренелым второразрядникам, невозможно порой бывает удержаться от следующего прыжка – в культурологическую, семиотическую пропасть с жутким воплем Тарзана, не выпуская из рук любовно сплетенную лиану собственных ассоциаций. Имела ли в виду Роулинг, выписывая породы драконов Великобритании, связать их с местными породами собак? Возможно. Означают ли рассыпанные по книгам годы «событий в истории магии», наподобие восстаний гоблинов – памятные даты в истории английской литературы? Неизвестно, и вряд ли будет известно, если, конечно, не задать Музе наших полуночных исследований прямой вопрос и поверить потом ее ответу. Но мне почему-то не захотелось при чтении и переводе «Философского Камня» позволять столь меркантильным соображениям встать на пути аккуратного подбора совпадений и догадок, которые (а вернее, сам процесс их нахождения) имели и имеют для многих самостоятельную, ни с чем не сравнимую ценность.

 

Меню ресторана «Отвращение» обещало бульон «Ужас» и пирожное «Уберите!», а подавалась при этом прекрасная пища по сходной цене. Несмотря на то, что в столь экстремальном виде эта достойная идея, скорее всего, не работает, «Гарри Поттер» все же предоставляет детям, под видом очередных волшебных приключений – приоткрытую дверь к радостям чтения  вообще, которую Роулинг не пытается даже замаскировать как следует. Взрослым, ожидающим детскую книгу – приглашение к отстранению от знакомого материала, к шагу в сторону, наискосок, по неизвестно куда в эту пятницу ведущей лестнице, с вершины которой так удобно обозревать литературный пейзаж. И, наконец, умеющим находить удовольствие между страниц этимологического словаря и среди электронной пыли Интернета – их табличку с буквами алфавита, готовыми следовать за разыгравшимся воображением.

 

Позиция со всех сторон выигрышная.

 

 

 

 

 

 

Юрий Мачкасов закончил московскую 57-ю школу, получил образование физика-теоретика в МИФИ. С 1991 года проживает под Бостоном, работает старшим инженером программного обеспечения. Действительный член Американской Ассоциации Переводчиков с профессиональной аккредитацией.

Поттеромания как скорая эскапологическая[1] помощь

 

Д. Дубровская, с.н.с. (Институт Востоковедения РАН)

 

Книга Джоанны Кетлин Ролинг была написана эскапистом поневоле о том, что она знает лучше всего, будучи по образованию учителем, – о  школе и о том, какой она мечтала бы ее видеть. В тексте успешно реализуются самые расхожие мечты ребенка-эскаписта – о крыльях (или в нашем контексте – о метле) для полета, о верных друзьях и о том, чтобы по щучьему велению (но при этом и в героическом контексте тоже), были наказаны враги.

 

Полагаю, что секрет успеха эпопеи не во владении Джей Кей супертехнологиями создания беспроигрышно продаваемого текста, а в ее природном таланте сторителлера, нарратора и акына, в чутье певца, рассказывающего о том, что интересно ему самому, в достаточном умении спеть об этом так, чтобы это оказалось интересным и читателю тоже.

 

Еще один немаловажный момент: для меня совершенно очевидно, что без экранизации книг не было бы большой части поттеромании. Возможность визуализировать мир и героев в тех подробностях, которых недоставало в книгах,  и с теми купюрами, которые в книге избыточны, подарила книге Ролинг новый легион читателей, и это знают все поттероманы, в особенности, владельцы интернетных сайтов, сталкивающиеся с бустом посетительской активности после того, как выходит очередной фильм. При этом книга Дж. К. ненавязчиво щекочет самолюбие среднего и не только среднего читателя именно своей герменевтической насыщенностью, о которой так мудро было решено умолчать на данной конференции. Кто-то узнает в трехголовом Флаффи Цербера, кто-то услышит в имени Гермионы женский вариант Гермеса, а кто-то узнает в Северусе Снейпе соответствующего римского императора, и все это даст читателю возможность порадоваться за себя и за Автора, который предоставил Читателю эту нехитрую возможность потешить свое эго.

 

Следующий секрет успеха проекта Ролинг видится мне в сбалансированности. Между хорошо дозированной долей не самой раскрученной и очевидной «культурки» и – ее популяризированной подачей, между дарящим ощущение внутренней безопасности закрытым пространством Хогвартса и – его граундз и теми опасностями, которые происходят внутри Школы под самым носом у преподавателей, между остроумной и почти афористичной речью персонажей (кстати, Стив Клоувз, автор сценария к фильму, довел эти диалоги почти до совершенства, вот что значит крепкий профессионал) и – незамысловатым языком самой наррации, который в Пятой книге становится все более слабым, торопливым, неаккуратным и тавтологичным, между лукавой ориентацией эпопеи на детскую аудиторию и – киданием сахарных косточек аудитории взрослой, которой тоже хочется немного остроумной сказки, наполненной чисто сказочными же, мифологическими бихевиористическими архетипами, в отличие от, скажем, того же Понедельника, который начинается в Субботу. Залог удачи эскапистской эскапады Ролинг еще и в том, что при всем явном бегстве автора и читателя от действительности, ролинговский альма-матерный мир не оторван от реального полностью. В нем все же присутствуют отражения настоящих страстей, которые уже упоминались другими докладчиками, – в нем есть бедность, голод, сиротство,  уличное хулиганство, гнусные журналисты, сегрегация по магло-магическому принципу, ксенофобия, политические неурядицы, импотентное правительство, – то есть, все то, что есть в большом маглском мире, в отличие от некоторых других «сказок убегания» и притч типа «Маленького Принца», «Хроник Нарнии» и «Алисы в стране чудес». Плюс к перечисленным балансам, мы располагаем в книге еще и вполне маркетологически классический баланс между узнаваемым, старым добрым «old» (формат учебного года, в который вписана каждая книга) и «New!» – упоительными новыми реалиями и персонажами, появляющимися в новых книгах, этот, последний из перечисленных балансов, и помогает читателю без конца радоваться и узнаванию реального мира, и его пародированию, и его отдаленности.

 

Наверное, многие согласятся с тем, что как только Ролинг выходит за пределы Граундз и обжитого магического сектора своего мира (Ноктюрновая улица, Диагональный переулок и т.д.), она незамедлительно, подобно Антею, лишается поддержки своей материнской капсюли, отрывается от пуповины с питательным раствором, начинает задыхаться и становится схематичной и испуганной. Таковы путешествие Хагрида к гигантам и совершенно мультипликационное Министерство Магии из Пятой книги.

 

Культовый Виктор Олегович Пелевин в своем последнем, продуманном и долгожданном, как и его книга, интервью «АиФ», ответил на вопрос интервьюера о том, что он думает о нынешней модной литературе, в частности, ГП, следующее: «А вот Гарри Поттера я так и не смог осилить, что-то в нем было неподъемное. Я не очень верю в существование легионов взрослых, которые им зачитываются, -- это, по-моему, такая же пропаганда, как байки о стахановцах, которыми в советское время якобы кишела вся страна. Каждый такого стахановца почти что видел лично, их постоянно показывали по телевизору, и все равно это была лажа. Такие книги покупают в основном из-за гипноза денежной массы, впрыснутой в их промоушн». Ну что же, автору Generation P, конечно, должно быть виднее, где кончается мастерство и талант (замечу в скобках, что они совершенно не обязаны совпадать в одном и том же авторе) и начинается «промоушн». Защищать Ролинг от Пелевина настолько же смешно, насколько смешно было бы защищать Beatles от Кобзона, и мы этим заниматься не будем,  хотя аналогия с Beatles вовсе не случайна – именно с ними можно сравнить феномен ГП и поттеромании, и это сравнение уже прозвучало. Однако как человек, прочитавший Первую книгу задолго до начала ГП-бума, независимо от промоуциональных судорог бизнесменов от литературы и магии денег, позволю себе не согласиться с мэтром. Среди  известных мне поклонников эпопеи – нынешний главный редактор российского издания журнала National Geographic и пара директоров московских школ, ряд успешных бизнесменов, бизнесвуменов и программистов, несколько биологов, а также немалое количество вполне свободомыслящих людей, которые пьют односолодовое виски, а не пиво Бочкарев, и, помимо раскрученных, подобно садовым гномам, Пелевина, Мураками и Коэльо читают книги Еноха, Хофштадтера, Хейзинги, Мэнли Холла и прочих продвинутых авторов – не только на букву «Х».

 

Сближение правого и левого полушарий. Мозга.

В одном своем эссе Дуглас Хофштадтер с горечью заметил, что в последние годы сформировалось пренебрежительное отношение к науке как к средству познания мира, и обратной стороной такого отношения является поощрение всевозможных так называемых "тайн" (жизнь после смерти, вторжение пришельцев, телекинез, ясновидение, экстрасенсорные способности и т.п.)» [2], и с ним так и тянет согласиться, если бы еще больше не хотелось избежать противопоставления «мужской», рациональной и строгой, науки и женственного, художнического, интуитивного правополушарного (по Константину Платонову) образа познания и восприятия мира. В этом плане Джоанна Ролинг, полунеосознанно, как почти все, что ей удалось сделать, подарила читателю идеальную попытку просочетать «научную» систему преподавания столь расплывчатой и, по большому счету, не определяющейся в четких терминах системы, как практическая магия, с общим волшебным восприятием мира, в котором бывают чудеса, требующие бездоказательной веры в себя. Таким образом, автор умело и уместно дистанцируется от немного смешной и трогательной в своей немотивированной имманентности магии фэнтезийного разлива и при этом не грузит читателя ненужными серьезными подробностями, давая намеки на Большую Магическую культуру, но не топя в ней без права на выныривание, подобно, скажем, Умберто Эко[3]. Похоже, что в задачи автора, действительно, входило не разбираться в парадигме тех непоттероманских вопросов, которые волнуют читателей эпопеи о Гарри Поттере, а написать детскую книгу о мальчике, который узнал о том, что он волшебник. Собственно, сама Ролинг неоднократно заявляла в интервью, что хотела бы увести восприятие своей книги от, скажем, взрослой сексуальности и предполагает, что ее могут читать дети, начиная, кажется, с пяти- семилетнего возраста. Однако тут вступает в силу закон несоответствия намерений и конечного продукта. Вовсе не потому что автор настолько лукав, что держит нити читательского восприятия в своих умелых руках, а потому что автор, как талантливый и умелый техасский нефтеразведчик попал в некое ювенильное море, и нефть поперла из месторождения фонтаном, который не только обогащает разведчика и его промоутеров, но и грозит утопить человека с буром и лопатой, превратив его в смутную легенду об отцах-основателях, наподобие творцов американской конституции, или в почти никому уже не интересный источник массового вдохновения, подобно Саксону Грамматику. В нашем случае таким старателем оказалась женщина, которая создала более популярную книгу о детях, чем, скажем, Марк Твен, который, безусловно, написал лучшие, более тонкие книги детские книги. Однако ввиду того, что ГП – это женская книга победившего феминизма, она и воспринимается лучше, подобно сказкам Арины Родионовны, а не аутентичным полевым запискам братьев Гримм[4].

 

Возникнут ли поттерология и ролинговедение как отдельно взятые науки? Как шекспиро- и пушкиноведение? Зададимся вопросом о том, что именно они могли бы изучать. Биографию автора? Рановато, да и тайн в ней нет, если конечно не принять вульгарную бытовую конспирологическую теорию о том, что под ником и личиной Джей Кей – скрывается группа злобных зубров-нейролингвистов, задумавших раз и навсегда реорганизовать Рабкрин и накачать на этом деле кучу бабок. И пойдут бить друг друга аргументами и мешалками новые рэтлендианцы, бэконианцы и прочие в Шекспира не верящие. Культурно-исторические слои и литературно-гносеологические корни того фона, на котором происходит действие? Возможно. Но здесь исследовательский потенциал, на мой взгляд, сильно переоценен, и тот же самый Умберто Эко или «Борис» Чхартишвили гораздо более достойны проведения подобного рода конференции, чем Ролинг, использующая культуру, реалии и прочие веселые коннотации с целями, по большей части, назывными, а не глубокомысленными. Так что поттерологии, судя по всему, суждено войти составной, интегральной частью в простую феноменологию масс-культа, предоставив исследователям до бесконечности искать ответ на вопрос «почему». Какие струны были задеты? Почему они оказались задетыми именно сейчас? Почему они оказались задеваемыми у такого огромного количества людей? Почему это количество людей так равномерно распределилось среди умных и не очень, среди детей, подростков, белых, голубых, розовых, рационально мыслящих физиков и толкиенистически ориентированных историков, среди любителей фантастики и почитателей Генриха Гессе, а не сконцентрировалось среди представителей одной какой-нибудь страты, скажем, англофильски настроенных яппи и выпускников языковых лицеев или трудных подростков из вымирающих провинциальных городков? Не хочется говорить банальности и повторять, что любой читатель находит в книге Ролинг свое, вне зависимости от культурного бэкграунда, начитанности и возраста. В эпопее прекрасно придуман и «простроен» мир, и хотя это гораздо более герметичный мир, чем вселенная Толкиена, которая ни разу не герметична, он исполнен именно того упоительного набора деталей и реалий, которые позволяют читателю залезть в него с головой и ногами и визуализировать себя внутри.

 

Однако даже люди, по-гудиниевски убегающие в мир Ролинг на время чтения книг (книги), могут в нем либо задержаться надолго или все же ускользнуть из цепких магических тенет школы Хогвартс. Те, кто эскапировал из реальности  в книгу по принципу проглатывания легкого чтива с обрамленными сердечком полуголой блондинкой и маскулинным ее возлюбленным на мягкой обложке, точно так же прочитывают книгу на сюжетном уровне и движутся дальше, даже выдвигая к ней небезосновательные претензии. К последним относится, например, неизбежная повторяемость кочующего из книги в книгу формата годичного приключения  с уже постепенно приедающимися последовательностями контрольных, уроков, кристмасов, коридоров, квиддичных матчей и экзаменов. Радость узнавания уже известного постепенно сменяется нетерпением ожидания чего-то новенького. С другой стороны, именно в этой слабости для людей более творческого склада ума и восприятия заложено то, что их и держит вместе в Джей Кей все эти годы. Подобно тому, как широкие складки одежды пробуждают воображение художника, так и недорисованность окружающей Хогвартс вселенной, непроработанность общей структуры магического мира, упрощенная мечтательная сексуальность неловкого подросткового мира и гомеопатическими дозами выдающиеся полунамеки о взрослых персонажах книг, будят воображение.

 

В терминологии сценаристов, например, присутствует понятие «мессидж» – что-то типа сухого остатка произведения в восприятии зрителя, потребляющего его на подкорочном уровне и зачастую даже не могущего выразить его в четких формулировках. Типичное суммирование мессиджа любой книги или фильма о ГП могло бы выглядеть так: «Какой молодец этот Гарри, как он здорово им всем показал», таким образом, совпадая с мессиджем любого произведения, где положительный герой побеждает обстоятельства или некое персонифицированное зло. Есть ли в эпопее Роулинг какой-либо другой мессидж? Есть, безусловно. И это мессидж эскапистский – «А может быть, я тоже волшебник? Ведь если это так, то я не такой, как все».

 

Ролинг сделала еще одну великую вещь – она сняла налет девальвации, давно покрывший слова «магия» и «магический» в массовой, особенно англоязычной, культуре. Теперь, когда мы слышим словосочетания «магия кино», «магия книги», «салон красоты «Магия»», мы, в первую очередь вспоминаем Вингардиум Левиосу, Аваду Кедавру, аппарации и дисаппарации, а не «волшебников ремесла (подставить по вкусу)». Так и должно быть. Метафоре давно пора вернуться к своим истокам.

 

Некоторые статьи по теме с сайта «Подземелья Профессора Снейпа»

http://yacht.zamok.net/DV/Potter/articles.html (все статьи):

 

1. http://yacht.zamok.net/DV/Potter/cixi_hp.html «Гарри Поттер -- новый   феномен общественного сознания?»  – Ци Си

2. http://yacht.zamok.net/DV/Potter/harrypotter.html «Поттер. Гарри Поттер» -- DV

3. http://eviction.narod.ru/Yacht/Posters/Rickman/potter_new.html «Сложные фигуры эскапизма: Гарри Поттер как наследник Гарри Гудини» – DV

4. http://yacht.zamok.net/DV/Potter/Posters/Snape/thericker.html «Алан Рикман как Профессор Снейп» -- DV

5. http://yacht.zamok.net/DV/Potter/Posters/Snape/5oop_review.html «Рецензии на V книгу «Орден Феникса» -- разные авторы.

6. http://yacht.zamok.net/DV/Potter/Dungeons/Yury/afterword.html «Послесловие переводчика» -- Юрий Мачкасов

7. http://yacht.zamok.net/DV/Potter/Dungeons/Snape/rowling.html «Биография Дж.К. Ролинг» в переводе Ю. Мачкасова

 

8. http://yacht.zamok.net/DV/Potter/asimov.html «Магия и технология», А. Азимов (перевод Агафьи)

9. http://yacht.zamok.net/DV/Potter/Posters/Snape/binns.html -- «Магическое сообщество в Средние века: взгляд со стороны. Ошибочные и противоречивые представления маглов о магах» – Сова

10. http://yacht.zamok.net/DV/Potter/Dungeons/Snape/timeline.html -- «Примерная хронология мира Гарри Поттера», составленная Юрием Мачкасовым

11. http://yacht.zamok.net/DV/Potter/near/badguys.htm «Нескромное обаяние отрицательного героя» – Д. Дубровская (ст. для журнала «Факел»)

Образовательные технологии Хогвартса или Как стать волшебником?

 

	Надеждина Евгения Владимировна,
	Государственный университет –
	Высшая школа экономики

 

Одним из самых обсуждаемых в современном российском обществе вопросов остается вопрос реорганизации системы образования. В качестве модельных выступают американская и британская школы, потому и мы, отдавая дань актуальной теме, обратимся к образовательным технологиям одного из лучших учебных заведений Великобритании.

Достаточно устойчивый спрос на образование британского типа, считающегося одним из лучших в мире, определяет наличие информационного поля, позволяющего родителям выбрать для своего ребенка престижную школу, которая позволит ему получить качественное образование и успешно конкурировать на западном рынке труда. В сети Интернет легко отыскать специализированные сайты, посвященные специфике образования в Великобритании, где приводятся общие сведения об особенностях государственных и частных школ, требования к поступающим, координаты учебных заведений.

На одном из таких сайтов мы могли бы встретить и описание самой известной Школы  волшебства и чародейства Хогвартс, занимающей лидирующие позиции в области магического образования.

По своей организации и структуре Хогвардс ничем не отличается от частных британских учебных заведений среднего звена. Ученики от 11 до 17 лет в течение учебного года проживают в школе, уезжая домой только на каникулы. В школе четыре факультета, программа обучения одинакова для всех и включает предметы естественно-научного цикла с ориентацией на практические занятия. Домашние задания выполняются самостоятельно. Учебный год делится на три триместра, разделяемые рождественскими, пасхальными и летними каникулами. В школе имеется богатая библиотека и условия для занятий спортом. Факультеты соревнуются между собой за право обладания кубком школы, который вручается в конце каждого учебного года победителю, набравшему наибольшее число баллов. Педагогический коллектив школы состоит из самых известных специалистов-предметников.

Преимущества такой организации учебного процесса очевидными: большая часть учебного времени посвящена практическому овладению будущей специальностью, что позволяет ученикам в повседневной жизни успешно решать самые сложные задачи (побороть тролля или свой собственный страх при помощи магических формул). Но возможно ли воспитать настоящего волшебника, поместив ребенка в атмосферу тотального дисциплинарного контроля, ограничив каждое его движение запретами? Стоило московскому правительству объявить о создании школ «полного дня», как еженедельный «Журнал» язвительно окрестил их «камерой хранения детей» и напомнил своим читателям о том, что концлагерь изобрел викторианец лорд Китченер, выпускник закрытой английской школы XIX века, вспомнивший свои чудесные школьные годы.

Один из создателей школы Хогвардс, где готовят будущих волшебников, стал Темным Лордом, и выпускники факультета Слизерин регулярно пополняют ряды его сторонников. Краеугольные камни обучения в Хогвартсе – железная дисциплина и беспрекословное подчинение, соблюдение системы многочисленных правил, которые произвольно устанавливаются преподавателями.

Стоило Гарри столкнуться с профессором Снейпом в школьном дворе, как он тут же получил 5 штрафных очков за то, что вынес книги из библиотеки. Рон Уиззли возмущен: «Он только что придумал это правило», но возражать преподавателю только себе дороже, назначение наказания не может быть опротестовано.

По прибытии в Хогвартс первокурсники попадают в мир магического, который полон не только приятными и полезными чудесами (самонаполняющиеся тарелки в столовой, домашнее привидение факультета), но таит в себе и опасности, порой смертельные. Никогда нельзя быть уверенным, что ты попадешь именно туда, куда тебе нужно, потому что лестницы вольны поворачивать куда угодно, а двери могут вовсе не открываться. У неофита в этом мире нет проводников и помощников, он должен самостоятельно выпутываться из ловушек, подстраиваемых ему школой. Любое действие в аудитории и вовне ее может повлечь санкции со стороны преподавателей в виде штрафных очков для факультета или общественно полезных работ (натирания табличек и прочих хозяйственных хлопот, которыми щедро одаряет студиозусов вездесущий благодаря своей кошке мистер Филч). Жизнь в Хогвартсе – это постоянная борьба с неприветливыми и капризными привидениями, портретами в рамах, растениями и животными во время практических занятий, незримо присутствующая смертельная опасность (вырвавшийся на свободу тролль, тайная комната, преступник, свободно разгуливающий по коридорам и спальням). 

Да и сами занятия проходят в условиях, приближенных к боевым: волшебные растения или ядовиты, или наносят физические увечья, кабинет зельеварения располагается «в одной из подземных темниц», где «холодно, страшно», повсюду стоят «стеклянные банки с заспиртованными животными».

Педагоги отнюдь не выглядят расположенными к своим ученикам, начиная с нелицеприятного внешнего вида (крючковатый нос профессора Снейпа, чьи черные глаза холодны и пусты, напоминают туннели, вечно поджатые губы МакГонагал – «казалось, она вовсе не умеет улыбаться») и заканчивая взаимоотношениями с учениками. Оба преподавателя, читающие основные дисциплины (зельеварение и трансфигурацию), одинаково неумолимы к нарушителям школьной дисциплины:

Умная, но строгая, она [МакГонагал] произнесла очень суровую речь, как только первокурсники в первый раз пришли на ее урок. «Любое нарушение дисциплины на моих уроках – и нарушитель выйдет из класса и больше сюда не вернется. Я вас предупредила»

 …как и на уроках МакГонагал, здесь [на уроке Снейпа] никто не отваживался перешептываться и заниматься посторонними делами.

На уроках профессора Снейпа легко получить штрафные очки за «наглый ответ», за небрежное обращение с инвентарем, но он многому обещает научить тех, кто «хоть чем-то отличается от стада болванов, обычно приходящего на мои уроки»

Профессор МакГонагал – декан факультета Гриффиндор, но Гарри, Рон и Гермиона всякий раз ожидают гнева с ее стороны и не надеются на снисхождение (эпизод первого полета на метле: Гарри был уверен, что его отчислят, Гермиона, осуждая своих друзей за очередную выходку возмущена тем, что «нас всех могли убить или, что еще хуже, исключить из школы» [выделено мной – Е.Н.]).

Процесс обучения чрезвычайно труден даже для тех, кто родился и вырос среди волшебников: «занятия оказывались порой куда более непростыми, чем поиск той или иной комнаты. Как быстро выяснил Гарри, магия вовсе не сводилась к помахиванию волшебной палочкой и произнесению нескольких странных слов». Объем заучиваемой информации огромен, преподаватели постоянно подчеркивают особую важность своих предметов, относя их к искусству, овладеть которым дано далеко не каждому. Зельеварение, по словам профессора Снейпа, очень тонкий и точный предмет, важная составляющая магической науки, к которому «глупое махание волшебной палочкой не имеет к ней никакого отношения». На уроках трансфигурации профессора МакГонагал приходится заучивать наизусть «очень непонятные и очень запутанные предложения».

В таких непростых условиях происходит адаптация первокурсников. Будущий волшебник всегда и во всем должен полагаться на свои силы. Окончание первого курса не дает надежды на легкую школьную жизнь в дальнейшем.

Став второкурсниками, наши герои не стремятся облегчить жизнь младших, среди которых и младшая сестра Рона Джинни. Не вступают во взаимодействие между собой не только сокурсники с разных факультетов, но и ученики одного факультета разных курсов. Они словно разделены прозрачной перегородкой: видимы, как во время игры в квиддич, но не персонализированы как статисты массовки. Матчи по квидичу в Хогвартсе  – это персональный бенефис Гарри, где все остальные ученики, как и в обыденной школьной жизни, сливаются в единодушную массу. Поначалу Гарри представляется им диковинкой, после блистательных спортивных побед он окружен ореолом всеобщего восхищения, также дружно осуждают и ненавидят его во второй книге, подозревая в причастности к Тайной комнате и исходящему из нее злу.

Во время каникул ученики Хогвардса ограничены в магической практике, и этот запрет также карается санкциями, но уже со стороны Министерства по злоупотреблениям магией. И здесь уже нарушитель вступает в конфликт с законом – во взрослом мире правила более суровы, здесь дерзкого ослушника ожидают не штрафные баллы, заключение в Азкабан, полный мрака и скорби, где никакие прежние достижения не позволят надеяться на снисхождение.

Профессиональная ориентация

Окончив школу, выпускник Хогвардса может посвятить себя чистой науке (изучению драконов или маглов) или начать административную карьеру в министерстве или департаменте. Очевидно, что и политика также открыта для профессиональных волшебников (нам известно, что отец Малфоя вхож в правительство). Однако можно ли говорить о тех, кто окончил Хогвардс как о настоящих волшебниках? Настоящими волшебниками называют погибших родителей Гарри Потера. Нам не известно, чем они занимались по окончании Хогвардса. Известно лишь, что они дерзнули противостоять Темному Лорду и погибли, защищая своего ребенка.

И вот теперь их сын становится учеником Школы волшебства и чародейства. Несмотря на постоянный шепоток за спиной: «Тот самый Гарри Поттер!», его постоянно терзают сомнения: а действительно ли он волшебник? Для Гермионы школа волшебства – это путь к повышению социального статуса  (из маглы стать волшебницей), потому она штудирует огромное количество книг и прилежно учится. Рон Уизли принадлежит к миру чародеев по рождению, школа для него – единственная возможность превзойти своих братьев. Дарко Малфой свой статус пытается отстоять и утвердить, ведь несмотря на принадлежность к родовому клану волшебников, он учится средне и особыми талантами не блещет.

Проведенный нами анализ опыта школы Хогвартс позволяет утверждать: можно прилежно учиться и стать высокопрофессиональным магом. Можно быть магом по рождению, и диплом выпускника позволит тебе достичь высокого положения в магическом обществе. Волшебником же стать нельзя, им можно только БЫТЬ. Единственный волшебник в Хогвардсе – это Гарри Поттер, который не строит планов на будущее и для которого обучение в Хогвартсе – процесс самоидентификации и самоактуализации. Его не назовешь лентяем, но он и не злой отличник-зубрилка. Ему удается преодолеть все рогатки, расставляемые школьными лестницами, дверями и привидениями. Ему сопутствует покровительство МакГонагал, но одновременно он страдает от враждебной неприязни Снейпа. Во всех испытаниях рядом с ним Гермиона и Рон, но всегда наступает момент, когда их интеллект и интуиция оказываются беспомощными, и последним героем на рубеж борьбы с Темным Лордом всегда выходит Гарри Потер, «самый рассудительный и спокойный из всех».

И опыт его единичен, уникален и неповторим.

Непереводимое: национальный образ воображаемого

(Немецкий и русский перевод)

Светлана Еремеева (ИЕК)

 

Считается доказанным, что книга «Гарри Поттер» популярна. Я так не считаю. Она действительно популярна в англоязычных странах, и действительно, когда выходит новая книжка, люди ночью стоят в очереди, чтобы купить ее, но здесь я не видела ни одной очереди. Мне кажется, что во многом популярность, которая существует, навязана детям взрослыми и средствами массовой информации. То, что существует в Интернете – очень взрослое чтение, явно сделанное взрослыми. Даже когда текст делается для подростков, четко видно, что он сделан не самими подростками. Да, есть много детей, которым это нравится, но здесь нет всепобеждающей популярности. Собственно говоря, я и хотела поговорить о том, почему это происходит. И сделать это немного выходя из заданного здесь формата. Мой доклад – это своего рода рукоделие, плетение бисера. Посмотрим, что получилось. Я сделала попытку понять, куда уходит очарование текста, когда все слова вроде бы остаются на месте. Сначала я читала книгу Роулинг по-английски, причем в целях изучения английского языка. А потом решила попытаться почитать ее по-немецки. Меня поразило то, что зрительный образ, который встает при чтении перед глазами, совершенно иной. Стало интересно, чем это отличие обусловлено и откуда берется ощущение, что чего-то не хватает. Я попыталась наложить один текст на другой и посмотреть, что, оказывается, «выпадает». Меня не интересовало качество перевода – то, что внутри него. Меня интересовало то, что окажется за границами перевода – то, что ему, по сути, не принадлежит. Речь идет не об ошибках переводчика и не о предпочтениях в выборе эквивалента. Речь идет о бессознательных и минимальных сдвигах локальных смыслов, которые происходят не больше, чем в пределах предложения, и которые, очевидно, не меняют основного значения на уровне сюжета – в пределах главы, в пределах книги. Однако они могут связать круг адресаций и коннотаций, которые неизбежно влияют на читательское восприятие. Все переводы, в которыми я работала – официальные, конвенциональные, их издатели являются обладателями прав. Выбор фрагмента текста был произвольным – просто я начала читать первую главу четвертой книги, ей почти и закончила. Я мелочно отмечала те сдвиги, которые, казалось, обнаруживала – они зачастую были настолько мелкими, что когда я вырывала выписанную цитату из контекста, то уже не видела, что я здесь находила прежде. Понимая всю субъективность этого подхода, я бы оставила это в качестве индивидуального интеллектуального упражнения, однако мне пришла в голову мысль повторить то же самое с русским переводом. Я снова взяла конвенциональный перевод (еще раз повторяю: меня не интересует качество перевода, хотя я, конечно, «порадовалась» за нашего Гарри Поттера). И тут произошла интересная вещь: оказалось, что микроизменения концентрируются в тех же самых точках. То есть сдвиги смысла могли быть другими и не совпадать, однако они совпадали по месту. При том, что немецкий перевод – фантастически буквальный. Так переводят только немцы, да и то не всегда: они переводили каждое слово. Русский перевод очевидно более свободный. Каждое изменение было незначимым само по себе, но они создавали систематизацию и обнаруживали некоторую тенденциозность. Одна группа таких изменений касается описания пространства и времени. Первая глава четвертой книги экспозиционная, она начинается описанием дома Рэддлей. В английском тексте дом стоит как живой, плющ беспрепятственно распространяется по нему – то есть, описывается разнообразное движение и заполнение. «Дом стоит на холме, глядя сверху на деревню» - подчеркивается антропоморфность дома. В немецком варианте «плющ вьется вдоль стен», а «дом стоит на холме с видом на деревню», то есть дается описание холма, а не дома. В русском переводе «фасада почти не видно за буйно разросшимся плющом», то есть отсутствует движение, а дом просто «возвышается на холме над деревней»… Следующий абзац начинается рассказ о случившемся полвека назад странном приключении. Он начинается, как сказано в тексте, «на одном и том же месте» - так в английском и немецком вариантах. Под «местом» здесь имеется в виду как начало рассказа, так и место, где все это происходит. По-русски это звучит так: «начало, впрочем, всегда одинаково». То есть пространство реального действия упразднено. Описание пространства уже скрывает в себе отношение к нему. Изначально повествование не предвещает ни фантастического, ни чудесного. Оно находится пока в поле реальности и переход к фантастическому локализован: это момент попадания старого садовника Фрэнка в дом. По английски он «входит в пещерообразную кухню». По-немецки «дверь приводит его в большую сводчатую кухню». А по-русски – нейтрально: «он вступает в темное пространство кухни». И дальше, когда начинается распространение в пространстве чудесного, отклонения от оригинала встречаются все чаще. Расхождения во времени в этой главе заключаются в том, что в оригинале всегда подчеркивается именно движение, процесс – то есть там, как правило, составное глагольное сказуемое («он начал говорить», «он пытался сказать»). В немецком и русском переводах этого, как правило, нет. Следующая группа отклонений, которая привлекла мое внимание – это действие и место. В книге Роулинг действие идет по нарастающей, поэтому аффективные движения невозможны в этой логике в начале главы. Например, кухарка, которая прибегает в паб, чтобы сообщить о том, что Фрэнка арестовали, она в английском варианте всего лишь драматична. Переводчики здесь очень спешат. У немцев она размахивает руками – то есть вбегает с драматическими жестами. А на русском она уже просто врывается, еле переводя дух. Нарастание фантастического связано с движением. По отношению к этому тексту вполне работает определение фантастического, которое было дано Цветаном Тодоровым чуть ли не полвека назад: «фантастическое - это колебание, испытываемое человеком, которому знакомы лишь законы природы, когда он наблюдает явление, кажущееся сверхъестественным». То есть, это постоянный переход от интерпретации событий как необычных (встречающихся не каждый день) к пониманию их как чудесного – того, чего не может быть. В тексте Роулинг – в первой главе – все происходящее описывается через Фрэнка, что приводит к постепенному вживанию в него. Внимание сосредоточено на обостренных органах чувств, которые живут своей жизнью: «его ноздри наполнились». Немецкие переводчики пишут: «гнилой запах ударил ему в нос» и ставят рационализацию на место чувственности – «он насторожил уши, для того, чтобы не пропустить…» и так далее. То же самое – в русском варианте. В оригинале есть описание некоторой протяженности, процесса, которое создается не только с помощью глаголов, но еще и с помощью нагнетания наречий, что часто опускается переводчиками. Вместо «он медленно продвигался ближе и ближе» - «он подкрался поближе». Это очень часто повторяемая модель, которая встречается и в немецком, и в русском языке. В русском переводе лишние глаголы движения и повторения вообще опущены - переводчики не стали переводить дословно, а попытались заменить. Это сокращение действий убивает ощущение преодоления сопротивления. Источник этого сопротивления понятен, но он в оригинале присутствует. Внимание с процесса переходит на результат. Одно из самых трудных для героя как для автора действия – это слуховое восприятие происходящего. Это объясняется вполне рационально - Фрэнк тугоух, что подчеркивает трудность этого действия. Все время подчеркивается усилие по прислушиванию. Здесь, надо сказать, русский перевод передает усилия, а немецкий ограничивается обозначением действия. Немцы, например, переводят вместо «чтобы лучше слышать» - «чтобы больше слышать». И такие вещи встречаются постоянно. Но с другой стороны, совершенно немотивированно вместо фразы «где это слыханно?» берется фраза «где это виданно?». То совершенно бессознательные вещи, которые происходят в некоем непонятном поле. И вот, Фрэнк прислушивается к разговору между Вольдемортом и Вормтэйлом. Речевые и звуковые характеристики, оттенки звучания голоса, особенно сокращены в русском переводе, в результате чего продапает, в значительной степени, аудиосреда. Сокращения могут быть количественными. Если в оригинале: «и голос второго собеседника изменился, он начал издавать звуки, каких Фрэнк никогда не слышал прежде», то в русском «он начал издавать звуки» посчитали лишним – и так все понятно: «голос второго собеседника изменился, таких звуков Фрэнк в жизни не слыхал». Но сокращения могут быть и качественными. Фрэнк слушает всем телом, повторяю, что он тугоух, и это принципиально для этой главы. Он слышит непонятные звуки позади себя - по оригиналу, «слышит движение за своей спиной» (когда стоит в коридоре и прислушивается). Немецкий вариант: «и тогда он услышал, как сзади него в темном коридоре что-то движется» - он слышит не движение, а некий объект. В русском варианте он «улавливает какое-то движение в темном коридоре позади себя». В этой главе у Роулинг происходит нагнетание страха. Однако в переводе происходит частичная потеря объектов страха Фрэнка. Это имеет принципиально значение, поскольку, по Цветану Тодорову, фантастические жанры предполагают интеграцию читателя и персонажа. Восприятие читателя вписано в текст с той же тщательностью, что и действия персонажа. Пространство страха в оригинале очень детализировано за счет телесности и многообразия звуков. Телесность, звуки, пространство – эти моменты форсируются у Роулинг. Тодоров приводит, за исключением волшебных сказок, все сверхъестественные истории – это страшные истории, которые заставляют нас задаться вопросом, не считается ли реальностью то, что мы считаем чистым вымыслом. И он спрашивает, где источник этих страхов – в читателе, авторе? У Роулинг страх – в звуке, который приналдежит двум мирам и связывает эти миры. Звуки всегда пугают, но и притягивают. Конец главы – смерть Фрэнка – написан в нарастающем звуке. Переходы членят предложения: у Роулинг предложение начинается чем-то зримым, и заканчивается усиливающимся звуком. Переводы по-другому рубят предложения, и эта композиция вся расжимается. У Роулинг: «он увидел существо, сидящее в кресле», а дальше со стуком падает палка и начинается крик. Дальше два действия, связанных со звуком - Фрэнк открывает рот и испускает крик. В следующем предложении – три действия, связанных со звуком: «он кричал так громко, что никогда не услышал тех слов, что сказало существо в кресле, поднимая волшебную палочку». Дальше – снова два действия: тело падает (звук присутствует внутри действия – звук падающего тела), и «он умер, еще не достигнув пола», то есть в звучащем звуке. Как определить те моменты, с которыми связаны сдвиги смыслов? Они локализуются одинаково в немецком и русском переводах. Слова, которыми переводится текст, даются предельно (в немецком варианте – беспредельно) точно. Изменения приходятся не те случаи, которые связаны с описаниями. То есть там, где перевод проходит через список образов, которые формируются в воображении читателя и переводчика. Со значительной долей условности в тексте можно выделить преимущественно аналитическую и чувственную части. Построение смыслов в первой происходит через понятие, во второй – через ощущение. Первая может конструироваться от частного к общему – из смысла отдельных слов складывается общий смысл. Вторая – от общего к частному. Общие пространственные и чувственные характеристики определяют характер повествования. И вот они-то в разных переводах, в разных языках, в разных культурах, не совпадают. Жак Легофф в работе «Средневековый мир воображаемого» проводит различение воображаемого и представления. Представление означает преобразование внешней реальности в ментальные образы. Воображаемое он понимает как часть поля представления. Однако эта часть относится не к репродуктивной области, а к области изначально креативного, поэтического. Каждый народ видит и слышит мир особым образом. Вероятно есть такое представление, которое предшествует интеллектуальной работе и каким-то образом определяет ее. Переводчики работают на представление, оставляя мир воображаемого в стороне. Хотя именно он является принципиально важным для этой книги. Именно поэтому у нас может вызывать недоумение популярность этой книги в англоязычных странах. И благодаря особым проблемам сложности перевода «Гарри Поттера» существует проблема, когда не могут договориться, переводить или не переводить. Дело не в том, что переводят не так, а в том, что переводят не то (в этой книге). Как так получилось – не знаю. Может быть, эти вещи не поддаются переводу. Но с другой стороны, есть перевод Толкиена, выполненный Муравьевым, который передает эту концентрацию страха. Может быть, это непопадание в жанр: переводили action – перевели action. То есть существует предзнание того, что нужно переводить, которое оказывает влияние на перевод. Может быть, это непопадание во время. Текст в определенном смысле старомоден и сейчас так уже не переводят. Неслучайно так получилось, что в тексте работают положения книги Тодорова, а она написана на материале литературы пятидесятилетней давности. Вот что он пишет Penzoldt: «Для многих авторов сверхъестественное явилось всего лишь поводом для описания таких вещей, которые они никогда не осмелились бы упомянуть в реалистических терминах». Эта цитата сегодня актуальна, но полвека назад эти описываемые сцены были, скорее, футуристического характера, а сейчас они, напротив, принадлежат ушедшему времени. Таким образом, вопрос «непереводимое это или непереведенное?» - он остается открытым.Текст Роулинг интересней того текста, который можно прочитать по русски, во всяком случае – в официальном переводе.

 

Фрагменты доклада «Гарри Поттер» и другие вымышленные миры: круг детского чтения в современной России.

Джамиля Мамедова

 

В моем докладе будет меньше ответов на вопросы, а больше попыток сформулировать эти вопросы. «Гарри Поттер» - это книжка, которая впервые попадает в круг детского чтения отечественного ребенка одновременно с тем, как она попадает в круг чтения европейских и американских детей. До этого момента временная разница между написанием книги для детей и изданием на родном языке или на европейских языках составляла до пятидесяти лет… Поэтому, когда мы говорим о книгах о Гарри Поттере мы должны понимать, что это не просто текст, а некоторое явление, которое дает возможность говорить о существовании общего текста (впервые за довольно продолжительное время) у детей России и у западных детей. Сейчас мы можем сказать, что у нас произошла переформулировка круга детского чтения, и вообще слом и смена культурной ситуации, когда перестали действовать раньше прекрасно действующие механизмы, позволяющие осуществлять межпоколенческую связь. Литература, написанная в советское время, перестала быть актуальной. Перестали быть актуальными произведения, описывающие детство предшествующих поколений – то, с чего начиналась детская отечественная литература, когда человек, будучи уже взрослым, описывает собственное детство и предлагает это в качестве произведения для детского чтения. Сейчас мы не найдем, пожалуй, ни одной книжки, которая рассказывала бы о детстве тридцатилетних-сорокалетних людей (для детей), потому что за двадцатый век произошла такая проблематизация детства, что все эти тексты относятся теперь к очень даже взрослой литературе. И если мы внимательно посмотрим на полки наших книжных магазинов, то обнаружим там книжки, рассказывающие о советском детстве – в шестидесятые, семидесятые, начало восьмидесятых годов – но это книжки совершенно не предназначены для детского чтения… Детство перестало быть текстом для детей, и теперь это что-то уже совершенно другое.

С другой стороны, межпоколенческий контакт и опыт поколений невозможно передавать постольку, поскольку эти книжки написаны в советское время. Они просуществовали в круге детского чтения практически семьдесят лет. Среди них – книжки раннего периода, которые описывают становление нового мира и этот новый мир. С какого-то момента они уходят и начинают читаться книжки, представляющие собой текст советского человека, адресованный советскому человеку, где мир, в котором существует ребенок, одинаков для автора и его потенциального читателя. Сейчас их невозможно читать из-за очень сильной идеологической насыщенности, или же из-за того, что их пришлось бы издавать с подстрочными комментариями невероятной длины, где объяснялось бы, кто такая «старшая пионерская вожатая», что такое «сдавать деньги на завтрак», кто такие «пионеры», что такое «школьный уголок» и так далее. Таким образом, связь фактически прервана, но она продолжает свои попытки осуществляться. Если мы придем в книжный магазин и посмотрим на раздел, посвященный детским книжкам, то мы там увидим очень странное разделение – не тематическое, не возрастное, не по странам. Там будет отдел под названием «классика». Туда будут входить книжки для самых маленьких: Корнея Чуковского, Агнии Барто, Сергея Михалкова - то, что мы можем спокойно забрать из прошлого. Другой раздел будет называться «школьная программа». Это классика, которую, пока она классика, никто по доброй воле читать не будет – она читается исключительно потому, что это обязательная литература. Отдельно будут названы какие-то имена: мы найдем полку с надписью, например, «Пушкин» или «Остер». И неважно, отечественные это или зарубежные авторы – большую часть комплекса детского чтения сегодняшнего ребенка составляют книги, которые не просто переведены на русский язык, а книги, чьи переводы являются уже фактами нашей культуры. Они как раз могут служить налаживанию межпоколенческого диалога, когда взрослый желает предложить ребенку книгу, которую он сам читал. Это наиболее безопасный вариант.

Вообще, определить круг детского чтения представляется невозможным. Во-первых, ребенок не имеет экономической возможности выбора и чаще всего читает книжки, которые ему кто-то дал. С другой стороны, дети всегда читают не то, что хотели бы увидеть в их руках родители. Эта ситуация несовпадения какому-либо подсчету практически не поддается. А кроме того, в современной России книга до сих пор выступает в одном качестве постоянно (и это качество – подарок), и мы можем, зайдя в книжный магазин, обнаружить книги, которые вообще предназначены не для детского чтения, а для того, чтобы служить подарком – символическим ритуальным жестом взрослого ребенку. Например, книга, горячо любимая мною, но собранная таким образом, что читать ее нельзя – «Все о муми-троллях». Книга весит килограмма три, не меньше, и ее даже держать в руках практически невозможно.

Гарри Поттер как персонаж книги существует вместе со всеми вышеперечисленными категориями детской литературы. И какое появляется «химическое соединение», когда ребенок читает одновременно и «Гарри Поттера», и нужные по программе детские произведения, например, Зощенко, и любимая мамой книжка «Тимур и его команда»? Что происходит в голове? Я могу высказать предположение, что сильно идеологизированные советские книжки, которые представляют собой описание некоего сконструированного и очень ясного мира, могут выдержать конкуренцию с книгами, которые в магазине лежат отдельно и называются, например, «волшебные миры» (куда попадает и «Гарри Поттер», и книги Толкиена, и произведения Урсулы Легуин, и какие-то другие) только в том случае, если они будут восприниматься ребенком точно так же, как воспринимается, допустим, Толкиен – как описание некоторого абстрактного мира, где есть добро и зло… Происходит отстранение, и если оно происходит, если книжку возможно после этого читать, значит она остается в кругу детского чтения, а если эту процедуру произвести невозможно, то, скорее всего, она уйдет в область изучения истории литературы, хотя, возможно, и выплывет потом – точно так же, как произошло с романами Чарской и другими детскими дореволюционными книжками. Правда, не очень понятно, что с ними делать детям.

Таким образом, современный ребенок представляет собой, вероятно, носителя какой-то совершенно новой культуры, и скорее всего, это культура визуальная, требующая постоянной смены движения, в которой нет времени для замедленного чтения, требуемого литературой классической, в том числе и детской; для которой описания не важны, а важна быстрая смена декораций, почти приближенная к мультфильмам.

Книга о Гарри Поттере хороша тем, что она имеет все признаки успешного предприятия массовой культуры – есть книга; есть фильм; есть огромное количество предметов Гарри Поттера, начиная от ботинок и заканчивая конструктором «Лего», которые можно как-то употреблять; есть пародия – по-моему, это полный цикл существования, когда присутствуют и «верхний», и «нижний» варианты.

Школа, описанная в книге о Гарри Поттере – не уникальная вещь. Почему-то существует большое количество книжек (они изданы и переизданы), в которых обучаются именно волшебству. Маленькая баба-Яга, Академия Пана Кляксы и другие. Почему-то школьная повесть не готова оставаться в рамках реальности и куда-то все время стремится выйти. Почему такая школа привлекает внимание? Хотелось бы привести цитату из «Алисы в стране чудес»: «- Почему это место – очень странное место? - А потому что другие места очень уж нестранные. Должно же быть хоть одно очень странное место!»

Диккенсовские аллюзии в романах Дж. К. РОУЛИНГ

И.В. Егорова (Калининградский государственный университет)

 

 

Не секрет, что романы Дж. К. Ролинг представляют собой многослойный текст, скрытые слои которого часто представлены литературными аллюзиями, реминисценциями и отсылками к более ранним литературным источникам. Целью данного сообщения является попытка выявить наиболее явную связь романов Ролинг с романами Чарльза Диккенса, проследить за появлением перекликающихся (прямо или косвенно) сюжетных мотивов и образов.

В романах о Гарри Поттере нередко употребляется интересный термин: "unplottable". Так называются объекты, заколдованные таким образом, чтобы их нельзя было нанести на карту. То есть объект есть, но его не видно. В какой-то мере термин "unplottable" можно отнести и диккенсовским аллюзиям в романах Ролинг, - ощущение постоянного присутствия классика английской литературы в саге о юном волшебнике не оставляет читателя, хотя бы немного знакомого с творчеством Диккенса, однако, в чем выражается это присутствие порой трудно четко определить. Оно может выявлять себя в перекличке со столь любимыми Диккенсом говорящими именами, проскальзывать на сюжетном уровне, раскрываться на примере схожих образов. Таким образом, диккенсовские мотивы у Ролинг можно условно поделить на две группы - plottable и unplottable. Сразу оговорюсь - аллюзии, подпадающие под группу unplottable, не лишены доли субъективизма. Они связаны с Диккенсом лишь условно, на весьма поверхностном уровне. К таковым, например, относится описание пира, посвященного Смертининам (Deathday Party) Почти Безголового Ника (Nearly Headless Nick) - гости-призраки, несъедобная еда на праздничном столе, да и сам, мягко говоря, не очень веселый повод для праздника, - все это вызывает в памяти именины мисс Хевишем из романа Диккенса "Большие надежды" [1]. Именинница в ветхом свадебном платье, которое по ее замыслу послужит ей и саваном, сама похожая на привидение; пауки и мыши, копающиеся в том, что некогда было роскошным угощением; призраки прошлого, наводняющие комнату - список можно продолжать и далее. Однако говорить на основании лишь одной подобной параллели о диккенсовских аллюзиях в творчестве Ролинг было бы слишком самонадеянно, так как здесь, помимо аллюзии к Диккенсу вполне можно усмотреть и лишь простое совпадение. Что же дает нам право говорить о собственно аллюзиях и (или) литературной игре с Диккенсом? Количество подобных случайностей. Сгнившая еда на праздничном столе вполне может быть невинным совпадением, так же как и призрак в цепях, явившийся на вечеринку совершенно не обязательно должен вызывать в памяти Марли из "Рождественской песни в прозе" [2], однако, когда на протяжении чтения всего лишь одной страницы Диккенс вспоминается дважды, говорить о совпадениях становится уже не совсем корректно, даже если вышеназванные примеры и не подпадают под строгое литературоведческое определение аллюзии как умышленного цитирования или намека на известный факт. Именно такие "субъективные" аллюзии я и буду далее называть unplottable.

Еще одной яркой unplottable-параллелью с Диккенсом является Крукшенкс (Crookshanks), кот Гермионы. В романе "Холодный дом" [3] выведен персонаж по фамилии Крук. У мистера Крука есть кошка, Леди Джейн, которая, так же как и Крукшенк у Гермионы, ведет себя не совсем по-кошачьи, а как если была наделена разумом. И снова речь, возможно, идет лишь о простом совпадении, если бы не одно но: имя Крукшенкс ассоциируется с Диккенсом еще и с другой стороны. Художника, иллюстрировавшего "Очерки Боза", звали Джордж Крукшенк [4]. И снова, прямо или косвенно, умышленно или неумышленно, но Ролинг дважды заставила читателя подумать о Диккенсе.

Ряд подобных unplottable-параллелей можно продолжать до бесконечности, однако, количество примеров будет лишь снова подтверждать факт незримого присутствия Диккенса в текстах Ролинг. Более интересными для нас представляются все же более зримые, plottable, параллели и реминисценции.

Обратимся к сюжетной перекличке. Одним из примеров умышленной или неумышленной литературной связи с Диккенсом является перекличка образов Сириуса Блека у Ролинг и Абеля Мегвича из романа Диккенса "Большие надежды" [1]. Герои очень схожи на сюжетном уровне: и Блек, и Мегвич - осужденные преступники, причем оба осуждены несправедливо; оба скрываются от закона (Блек бежит из тюрьмы, а Мегвич возвращается а Англию, из которой он был выслан). И тот, и другой хотят отомстить людям, предавшим их: Сириус бежит из Азкабана чтобы "совершить убийство, за которое он был осужден двенадцать лет назад", Мегвич, сбежав с арестантской баржи вместо того, чтобы исчезнуть, разыскивает Компесона и возвращается вместе с ним. Ни Мегвич, ни Сириус не имеют собственных детей, однако всю свою любовь они вкладывают в детей приемных - Абель Мегвич возвращается в Англию, чтобы увидеть своего "приемного" сына, Пипа, зная, что рискует свободой и жизнью в случае поимки. Так же поступает и Сириус, готовый на все ради своего крестника. В конечном итоге и герой Диккенса, и герой Ролинг погибают по косвенной вине тех, ради кого они рисковали.

Сходство героев прослеживается не только в сюжетной параллели. Среди диккенсоведов широко распространено понятие о так называемых диккенсовских "ярлыках", используемых при описании того или иного персонажа. Суть этого приема в постоянном повторении определенной черты внешности или характера персонажа, повторения постепенно усиливающего и становящегося лейтмотивом героя. Абель Мегвич из "Больших надежд" также имеет такой "ярлык" - Пип, ведущий повествование постоянно сравнивает Мегвича с собакой. См. у Диккенса: "Он ел торопливо и жадно, ни дать ни взять собака; глотал слишком быстро и слишком часто, и все озирался по сторонам, словно боясь что кто-нибудь подбежит к нему и отнимет паштет… Все это в точности напоминало нашу собаку" [5]. И далее "… и, когда он мял во рту кусок баранины, и нагибал голову набок, чтобы получше захватить его клыками, он был до ужаса похож на старую голодную собаку" [6]. Тот же самый "ярлык" имеет у Ролинг и Сириус Блек - он ест "in a very doglike way", смеется "лающим смехом" ("doglike laugh", "barking laugh"), не говоря уже о том, что, являясь анимагом, просто может превратиться в огромную собаку.

Однако параллель Абель Мегвич / Сириус Блек не исчерпывает диккенсовских мотивов в образе Сириуса. Гораздо большего внимания заслуживает параллель Сириус Блек / Артур Кленнем из романа "Крошка Доррит" [7]. Артур Кленнем - выходец из влиятельной семьи; Сириус Блек - потомок древнего и благородного рода. И Артур, и Сириус ненавидят атмосферу дома, в котором выросли. Описание родового гнезда Кленнемов и Гриммолд Плейс (Grimmold Place) имеет много общего (затхлый запах, темные коридоры, подсвечники, покрытые паутиной, массивная, старая мебель, тот факт, что обитатели говорят вполголоса, точно опасаясь кого-нибудь потревожить), вплоть до жутковатой детали: в доме Сириуса Гарри замечает "a row of shrunken heads mounted on plaques on the wall. A closer look showed Harry that the heads belonged to house elves" [8]. А вот часть описания дома Кленнемов: "Он подошел к двери, на которой был навес, украшенный резьбой в виде развешанных полотенец и детских головок со всеми признаками водянки мозга" [7]. Оба дома наводнены призраками - в случае с Гриммолд Плейс - реальными (боггарт в письменном столе, докси в шторах и т.д.), в доме Кленнема - кажущимися. Здесь и призраки прошлого, которые постоянно терзают Артура и его мать, и кошмары, на дающие покоя служанке Эффери, которой постоянно чудятся голоса и видится двойник ее мужа. Оба героя отрекаются от семьи (или скорее семьи отрекается от них) и ищут поддержки у тех, кого их родственники называют врагами. Сириус убегает из дома в возрасте шестнадцати лет и поселяется у Поттеров; Артур уезжает в Китай когда ему исполняется двадцать, а впоследствии женится на Эми Доррит, девушке, олицетворяющей собой все то, против чего борется его мать. Мать Артура по-прежнему считает себя главой семьи, хотя вот уже много лет не покидает спальню из-за болезни. Мать Сириуса также "прикована" к месту - к портрету, который невозможно снять со стены, но ее, как и миссис Кленнем, это не лишает властности. И Сириус, и Артур попадают в тюрьму (оба незаслуженно), Артур - в Маршалси, Сириус - в Азкабан (Azkaban). Даже неоднозначная фигура эльфа Кричера (Kreacher), сыгравшего роковую роль в судьбе Сириуса находит своего двойника в доме Кленнема. Это Флинтвинч, слуга миссис Кленнем, не признающий в младшем Кленнеме хозяина и играющий в свою игру.

Диккенсовские аллюзии, пусть и не столь явные, как на примере образов Сириуса Блека и Артура Кленнема, можно обнаружить и в описании семейства Уизли (Weasley). Ряд параллелей позволяет соотнести семью лучшего друга Гарри с семейством Микоберов из "Дэвида Копперфильда" [9]. Разумеется, в данном случае параллелизм будет довольно поверхностным, затрагивающим лишь внешний, описательный уровень, однако, достаточно большое количество сходных деталей не дает оставить эту связь без внимания. Здесь заметно как сюжетное сходство (маленький Дэвид, так же как и маленький Гарри, оставшись без родителей, становится практически членом семьи Микоберов), так и сходство в описании того и другого семейства - обилие детей и в той и в другой семье (причем наличие и там и там близнецов) и постоянная нехватка денег. Правда справедливости ради стоит отметить, что близнецы Уизли скорее напоминают другую пару близнецов - из "Кентервильского привидения" Оскара Уайльда [10]. В пользу этой гипотезы говорит тот факт, что и те и другие имеют младшую сестру - Вирджинию у Уальда и Джинни и Ролинг.

Мы не знаем, умышленно или нет Дж. К. Ролинг вступает в своеобразную литературную игру с классиком английской литературы, однако, с уверенностью можем сказать, что обилие отсылок к творчеству Диккенса является интересной темой для исследований. Романы о Гарри Поттере написаны с видимой опорой на традиционную английскую литературу. Более того, традиции английской классической литературы зачастую играют в "Гарри Поттере" сюжетообразующую роль. Скрытая цитация деталей, мотивов, эпизодов - своеобразная подсказка читателю не только для понимания сути романа, но и для расширения культурологического видения произведения. Можно долго спорить о месте "Гарри Поттера" в литературе, однако тем, кто считает сагу Ролинг просто лишь "раскрученным" брэндом, хотелось бы порекомендовать обратить внимание на тонкие, но очень прочные связи романов о юном волшебнике с традиционной классической английской литературой.